Форум » История, краеведение » Великая война - в наших краях (продолжение) » Ответить
Великая война - в наших краях (продолжение)
Евгений 8973: Предлагаю: кто что найдёт по Великой Отечественной войне касательно Вырицы и окрестностей - собрать здесь...
f44: Shiftinsert пишет: и, вдогонку, ручьём вынесло 2 гильзы в отличнейшем сохране. След от прямоугольного бойка (чехи или французы???). Увы, не силён в вопрос Скорее всего чех,обратите веимане на дульце гильзы,замято?
f44: След от бойка может подсказать путь к поиску оружия из которого стреляли, и то если не совсем обычный (след). Надо фото.
GEORGE: Справочник по встречающимся клеймам, правда больше по тому, что на Карельском перешейке встречается - некоторые образцы на момент составления были и из моей коллекции http://karel-val.narod.ru/spravochnik/gilzi_tabl.htm
f44: Хороший справочник , но не увидел "лебель".
GEORGE: Это же преимущественно по Карельскому перешейку и то что поднято своими руками или друзьями/знакомыми, а лебелевские гильзы и кассетыот Гочкинсов как правило - Мга-Синявино-Апраксино.
f44: В эти выходные был в районе1-2 омута,тестировал новый глубинник. Осколков крупных снарядов осень много,вес до 7 кг. Но нет позиций по которым стреляли,похоже был приказ отстрелять боекомплект и раздуть стволы пушкам.
Старожил: Общедоступный электронный банк документов «Подвиг Народа в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.» постепенно пополняется данными. Помимо документов о награждениях представлено большое количество всевозможной военной документации, а также тактических карт. Вот, например, 4 карты, относящиеся к отступлению корпуса Астанина:
Старожил: Думаю, что уместно упомянуть здесь ещё одну книгу Изольды Ивановой: Иванова И. А.(сост.)Трагедия Мясного Бора: Сборник воспоминаний участников и очевидцев Любанской операции. — СПб.: Политехника, 2005. Книга на сайте: http://militera.lib.ru/memo/russian/sb_tragedia_myasnogo_bora/index.html Хотя основные события Любанской операции происходили довольно далеко от Вырицы, но известные всем выричанам деревни Нестерково, Савкино, Порожек, Конечки всё же были затронуты. Поскольку не каждый форумчанин отправится в библиотеку или на Милитеру с намерением прочесть эту довольно объёмистую книгу, привожу здесь одно из воспоминаний: Мы жили на линии фронта А. П. Гусев, бывш. житель д. Нестерково Родом я из д. Нестерково на р. Оредеж. Деревня небольшая — всего 60 дворов. Когда началась война, фронт подошел к нам уже в августе — в деревню пришли немцы. Перебили весь скот и птицу, оставили жителям одну картошку. В январе 1942 г. началось наступление наших войск на Волхове, и немецкий гарнизон отступил к ст. Новинка — за 10 км от нашей деревни. Однажды утром мы проснулись от шума на реке. Выбежав из домов, увидели конников, поднимавшихся к нам по Оредежи. Это была кавалерия 2-й ударной армии, прорвавшей фронт на Волхове. Часть кавалеристов осталась в Нестеркове, другие пошли в Савкино и Порожек. Немцы стремились вернуть утраченные позиции, и вокруг деревни постоянно шли бои. В марте они особенно усилились, и наши войска решили отойти, оставив в Нестеркове отряд прикрытия. Для перевозки боеприпасов сформировали обоз из местных жителей: 10 стариков и я, одиннадцатилетний. Погрузили в телеги ящики со снарядами, забросали их хворостом и на рассвете двинулись вверх по реке к Порожку. Вблизи этой деревни до войны строилась железнодорожная линия Чудово-Веймарн. Поезда по ней еще не ходили, но немцы пустили дрезину и контролировали окрестности. Вскоре мы заметили в воздухе немецкий самолет — «раму». Командир, с которым я ехал в повозке, объяснял, что это фотограф-разведчик, и прикрывал меня полой своего полушубка. Не доезжая Порожка, мы свернули в лес и затем — на восток, откуда доносилась стрельба и пахло горелым: там шел бой. Слева от дороги показались белые палатки госпиталя, к которым без конца подвозили раненых. Наш обоз остановился. Мой командир подозвал бойца и приказал отвезти повозку к передовой. Уже наступила ночь, когда мне вернули лошадь и сани. Командир дал на дорогу несколько сухарей и велел возвращаться домой. Вокруг все гремело и трещало — бой приближался. Наш обоз растянулся, и казалось, что обратной дороги из этого ада нет. Но, спасибо моей умной лошадке-монголке и добрым канадским саням, я все же добрался до дому. Утром начался бой за Нестерково. Немцы согнали жителей в крайние дома и установили пулеметы, превратив нас в заложников. В том бою погибли все красноармейцы и несколько местных жителей. Сгорело много домов, и люди потеряли все свое имущество. У нашего дома бронебойным снарядом оторвало угол, но мы спрятались в подвал и уцелели. Весь март шли беспрерывные бои. Наши отошли к Порожку, но бои продолжались и там. В Нестеркове не осталось ни скота, ни картошки, и начался настоящий голод. Питались, чем придется: корой деревьев, костями павших лошадей. У нас сохранилась сыромятная кожа и липовые заготовки для каблуков: до войны отец сдавал их на обувную фабрику «Скороход». Теперь мы мололи эти липовые брусочки на мясорубке, варили и ели. Из деревни нас никуда не выпускали, но в окрестных лесах действовали партизанские отряды Васильева и Болознева, и жители ухитрялись им помогать. Собирали теплые вещи, и староста Иван Трошков передавал их партизанам. К весне у нас не осталось никаких припасов. На продукты променяли все, вплоть до чугунов. Я совсем опух и не мог подняться даже на маленький пригорок. Не было соли, и, когда в Новинке разбомбило соляной пакгауз, жители потихоньку наведывались туда и приносили соль, смешанную с землей. Когда пришло лето, стало чуть легче: ели клевер, лебеду, грибы. Так мы дожили до 1943 г. Одной зимней ночью гитлеровцы выгнали всех из домов и подожгли деревню. Кто пытался бежать — расстреливали. Погнали нас в Новинку, где погрузили в эшелон и повезли на запад. Временами поезд останавливался. Мы выходили и пилили дрова для паровоза. В Бресте нас пересадили в другой эшелон и повезли в Освенцим. Здесь мы прошли санобработку и сортировку — отбирались годные для дальнейшей работы, а негодные оставались в лагере смерти. Нашу семью признали годной и вместе с другими остарбайтерами отправили в австрийский город Оберайх, где мы под бомбежками восстанавливали железную дорогу. В мае 1945 г. нас освободили части Красной Армии, и мы вернулись на родину. Дом наш сожгли немцы, пришлось строиться заново, но у нас было главное: мы снова были свободны. Ведь это же счастье: могу в лес пойти, могу щавель собирать и никто мне не скажет: «Не смей!»
Дикая: http://www.pravpiter.ru/pspb/n223/ta011.htm
AS: Осенью был в бывшей д. Кудрово. Нашел кладбище. Судя по табличкам там было еще хуже в чем в Нестерково в 1942. Кто нибудь знает, что там происходило?
Старожил: Когда-то на форуме шел разговор о лесной деревне Остров, что существовала до войны неподалеку от приоредежской деревни Лысцово (Лыссово). В вышеупомянутой книге И.Ивановой есть новые воспоминания людей, которых война застала в этой деревне. Вот одно из них: Без вины виноватые В. И. Иванова (Калинина), бывш. жительница д. Остров До войны наша семья жила в Ленинграде, но каждое лето проводила на маминой родине, в д. Остров Оредежского района. Я родилась в 1927 г., брат Володя — в 33-м, Женя в 41 г. Всех островских отчего-то называли «шведами». Может, в какие-то далекие времена на этом сухом островке среди болот и селились шведы, кто знает... Весной у нас, бывало, кругом ручьи бегут — море разливанное, а деревня стоит сухая. Красивая была деревня: добротные дома, липы на улицах... За покосами, сколько хватает глаз, тянулись леса. В них — грибы, ягоды. Из других деревень сюда приезжали люди с бочками на телегах — солить грибы. У бабушки и деда Антипа Антоновича были свой дом, огород, жили неплохо. Началась война, и уже в августе к нам пришли немцы. Назначили старосту (им стал бывший председатель колхоза Гусаров), но в деревне не остановились — боялись партизан. Отряды Бухова, Исакова, института им. Лесгафта действовали в наших краях с самого начала оккупации. Жители и бани для партизан топили, и хлеба пекли, и обстирывали, и обшивали. Деревня была дружной — никто никого не выдал. Немцы наведывались редко, но однажды, зимой, трое заночевали у Гусаровых. Показали на пол: «Матка, стели!» Легли на пол, а на кровати — шестеро детей. Ночью раздался осторожный стук в окно. Испуганная хозяйка вышла на крыльцо и обомлела — у порога стояли наши автоматчики в маскхалатах. Как оказалось, это была разведка. Хозяйка объяснила, что в горнице немцы, и там же — дети. «Не бойся, потихоньку уберем», — ответили автоматчики и вошли в избу. Застрелили всех троих гитлеровцев, вытащили во двор и закопали в огороде. Вскоре в Остров вступили части 2-й ударной армии, прорвавшей немецкую оборону на Волхове. Некоторые на лошадях, с повозками или верхом. Разместились в домах. В нашем доме обосновался особый отдел. Подростков обязали дежурить на НП на окраине деревни, где круглосуточно находились бойцы с пулеметами. Если наблюдатель замечал что-либо подозрительное, мы бежали сообщать в штаб. Мой НП был ближе к Лыссову, я дежурила с 4 до 6 утра и с 16 до 18 часов вечера. Кругом поля, немцы выходят из леса — сразу видно. Однажды иду на свой пост — в небе кружит немецкий самолет. Мне интересно посмотреть, а боец кричит: «Беги к сараю — убьет!» Самолеты летали низко, обстреливали из пулеметов и бросали зажигательные бомбы. Однажды загорелся сарай — потушили. Дедушка Антип Антонович возил снаряды из д. Огорелье — убили. В мае поступил приказ на отход войск. Говорили: «выравниваем фронт». Жителям было приказано уходить вместе с войсками. Сложили мы свои пожитки на телеги и, только отошли, — наши подожгли деревню. Мы шли вчетвером: мама с грудным Женей, я — 13-летняя и брат Вова, 9 лет. Повсюду была вода — лошадям по брюхо. Лесом двигались к д. Огорелье. Мы с Вовой озябли, плакали: «Мама, мокро, есть хочется...» Ночевали на кочках. Кто-то украл у нас мешок с едой, стало совсем плохо. Солдаты ругаются: «Кто вас сюда пригнал?» Гонят нас, а мы за ними... Дошли до Рогавки, потом свернули влево и пошли вдоль узкоколейки. Еды никакой. Кое-где попадаются гнилые, павшие зимой лошади. На всех не хватает. Однажды нам досталось лишь копыто с подковой. Разожгли костерок — копыто варить. Бегут солдаты: «Немедленно погасить!» Кора, листья, все, что можно человеку достать, — съедено. Командования никакого: тут кучка людей, там — кучка. Жмемся к узкоколейке — кричат: «Уходите, она простреливается!» По узкоколейке вручную толкают вагонетки с ранеными, нас не пускают. Все начали пухнуть от голода. У меня на ногах образовались язвы. Так прошел месяц. Солдаты говорят: «Уходите прочь, мы в котле!» Что нам оставалось делать, как не двигаться обратно? Женщины привязали к палке белую тряпку, побрели назад. Некоторые сами едва стояли на ногах и вынуждены были оставить своих детей. Анна Васишина с двумя детьми пошла, а двоих оставила со свекровью — они пропали. Наш Женя умер у мамы на руках, и она несла его мертвого. Екатерина Короткова оставила двух полуживых детей, которые уже не поднимались... Немцы встретили нас огнем. Женщины машут над головами белым флагом, а они злятся: «Камрад за вами?» (мол, армия за вами?). Погнали бегом. Одна женщина с мальчиком на руках споткнулась, упала, конвоир ударил ее прикладом по голове. Женщина умерла, мальчик остался... Мы пришли в свой сгоревший Остров. Вместо деревни — выжженное поле. Ни жилья, ни еды... Построили шалаши. Собирали по полям колосья — ели зерна. Люди разбрелись по деревням — жили в брошенных домах. Мы пожили и в Чолове, и во Фролеве, и в Усадищах, и в Жерядках... Ходили с братом побираться в Горыни и другие селения. Братишка поменьше, ему подадут очисток, а мне скажут: «Мы сами не евши...» Но кое-что собрали и посадили в Жерядках картошку, осенью немного накопали. В 43-м немцы стали угонять молодежь в Германию. Меня не взяли: на ногах все еще не заживали язвы. Послали в Усадище прессовать сено. Картошка давно кончилась, кормились только тем, что подадут. Однажды меня с одной девочкой послали на немецкую кухню чистить картошку. Мы были рады — очистки разрешили взять с собой. Настал 1944 г. Как сейчас помню, 27 января, суббота. В деревне натопили бани. Только помылись — раздается команда: «Выйти!» Немцы подогнали машины, погрузили всех жителей и повезли в Оредеж. Дальше были Польша, Германия, синяя роба с биркой «OST», изнуряющая работа на фабрике Вигемана, производившей детали для ФАУ, побои и унижения. Весной 45-го года фабрику разбомбило, и нас перевели во французский лагерь. В ночь на 9 мая все проснулись от стрельбы: оказалось, что кончилась война. Радости нашей не было границ! Помню, как на «джипах» разъезжали коричневые люди в домотканой одежде и чалмах — марокканцы из французских наемных войск. Нас отвезли в Штуттгарт, где передали американцам. Американцы относились к нам хорошо, угощали апельсинами, а мы все допытывались: «Когда же домой?» Нас уговаривали остаться за границей, пугали: «Вас всех отправят в Сибирь!» В Сибирь не в Сибирь, а встретили нас на Родине неприветливо. Называли «немецкими подстилками» и девочек, и 80-летних старух... У мамы сохранился ленинградский паспорт, благодаря чему мы смогли вернуться домой. Я до войны закончила 6 классов на «отлично» и по возвращении поступила в швейное училище. Училась хорошо, вступила в комсомол. Но, когда меня выбрали комсоргом, завуч сказала: «Ты должна отказаться, райком тебя не пропустит...» Не раз и потом попрекали фашистским пленом, как будто мы попали в Германию по своей воле. Только в последние годы нам «простили» нашу «вину», но ведь и жизнь уже почти прошла...
Старожил: Пожалуй, и ещё одно воспоминание (из той же вышеупомянутой книги) не помешает: Детство оборвала война... Л. Ф. Дубровская (Лукина) бывш. жительница пос. Пудость Родилась я в 1933 г. в д. Остров. Отец, Федор Иванович Лукин, был из зажиточных крестьян. В колхоз вступать не захотел и стал железнодорожным мастером на Балтийской дороге. Недалеко от Гатчины, в Пудости, построил большой дом, где до войны и жила наша семья. Держали корову, птицу, не нуждались. Когда началась война и стали бомбить Гатчину, отец сказал: «Собирай, мать, вещи, отвезу тебя к Ольге — туда немец со своей техникой не проберется». Мамина сестра Ольга Петровна жила в Острове. В ее гостеприимный дом все сестры на лето привозили своих детей. Мы с братом Мишей (он был на два года старше меня) еще не понимали, что значит война, и радовались переезду. Я складывала свои игрушки в старый мишенькин портфель, с которым вскоре должна была пойти в школу. Папе дали вагон. Он перегнал его на Витебскую ветку и привез нас в Чолово. Всех поразила непривычная пустота на станции — ни одного состава на путях. Идет молоденький боец — видно, отстал. Заросший, оборванный, в обмотках, спрашивает: «Отец, поесть нечего?» Мы как раз выгружали вещи, складывая их возле бомбоубежища. Накормили солдата. Он рассказал невеселое: «Немец уже в Бору. Беги отсюда поскорее — железнодорожников он истребляет в первую очередь...» Тут появилась дрезина, со всех сторон обвешанная железнодорожниками. «Давай сюда!» — закричали папе, и он уехал... Мы дождались темноты и лесом пробрались в Остров. Деревня была оккупирована, но немцы появлялись только днем. Муж тети Оли Иван Федорович Гусаров был до войны председателем колхоза, теперь считался старостой. Днем немцы придут: «Матка, ко-ко-ко...» Яиц требуют. Ночью партизаны приходят за хлебом. «Как же мне быть?» — спрашивает дядя Ваня. «Ты им давай, что просят, — отвечают партизаны, — а нам только хлеба». У прабабушки Домны стояли немцы. Они занимали большую переднюю комнату, хозяева жили в дальней. Солдаты в зеленой полевой форме никого не трогали, но вели себя непристойно, и бабушка даже убрала со стены иконы, чтоб не осквернили. Иногда днем наезжали каратели. В черной форме с буквами СС, на подводах, запряженных откормленными лошадьми. Шуровали штыками в сараях, отыскивая партизан. Грозили дяде Ване: «Будешь кормить партизан — убьем!» Сколько раз он стоял под ружьем, повторяя одно и то же: «Воля ваша, не знаю никаких партизан...» Мой двоюродный брат Ваня был в партизанском отряде и пропал без следа. Пошел в разведку и не вернулся — то ли на мину напоролся, то ли волки съели... В феврале в деревню пришли части Красной Армии, и Остров оказался на переднем крае обороны. Вокруг были болота, и только одна дорога вела в соседние деревни — Лыссово и Никулкино, где стояли немцы. Жители выходили дежурить на дорогу. Мама, помню, отправлялась на дежурство, накинув на себя простыню и наволочку для маскировки. Прожили мы так до весны, а в мае наши части стали отходить. Жителям было приказано уходить с войсками к Мясному Бору. Мы снова собирали вещи, но много ли унесешь на себе? Все остальное закопали в яме: дома военные поджигали, чтобы не достались немцам. Помню, как шли по шпалам узкоколейки. Ночевали в лесу, на кочках, в шалашах из веток. Продукты скоро кончились, ели все подряд — кислицу, кору деревьев... Где-то нашли конскую шкуру и палили ее на костре. Она скручивалась спиралью, пахла жареным. Постоянно стреляли. Дядя Ваня хорошо определял, куда упадет мина. «Бум! — это на нас, бежим!» — И мы перебегали на другое место. «Бум! — не бойтесь, это через нас...» Не знаю, сколько мы так прожили, тогда казалось, что очень долго. Но вот настал день, когда от узкоколейки донеслись крики: «Рус, сдавайся!» К нам подошли два молоденьких изможденных красноармейца с коровой и обратились к дяде Ване: «Отец, мы все равно решили не сдаваться, сделай милость — застрели нас». Дядя Ваня растерялся: «Да что вы, ребята, разве так можно?» Бойцы отдали нам корову и отошли в кусты. Раздался выстрел, за ним второй... Мы бросились к ним. Оба были мертвы — покончили с собой выстрелами в висок. Мама, плача, укрыла их еловыми ветками... Кто-то прирезал корову. Разделили мясо и побрели в сторону узкоколейки. Помню разбитый танк на дороге, горящий грузовик с мертвым водителем. К одному большому дереву сползлись старушки — они уже не могли ходить. Среди них оказалась и наша баба Домна, опухшая от голода. Мама заплакала: «Ой, баба Домна, что же делать?» — «Панька, спасай детей, а я не сегодня-завтра помру...» Мы вышли на поляну и увидели немцев с автоматами и собаками: они стояли и смотрели, как люди выходят из леса. Один немец подозвал к себе моего брата и дал ему кусок хлеба с маслом. Так и вижу: возвращается к нам беленький худенький Миша и осторожно несет хлеб в вытянутых руках. Побрели дальше в сторону Острова. Встретились еще немцы, спрашивают: «Мыло есть?» У мамы оказался сбереженный кусок мыла, и она обменяла его на хлеб. В Острове все было сожжено, а яма с вещами разграблена. Уцелела только выброшенная на обочину швейная машинка. Пошли в Бор, где жила дочка бабы Домны тетя Ксеня. Встретила она нас неприветливо. К зиме стало совсем голодно. Мама погрузила машинку на санки и пошла по деревням обшивать людей — за шитье платили продуктами. Вернулась недели через две и привезла кусок парашюта: дорогой ей повстречались партизаны и дали шелку на рубашки. Спустя два дня мы сидели с мамой в комнате — я порола парашют, а она шила, как вдруг открывается дверь и появляются два немецких автоматчика. Маму увели к старосте Барону. Наутро мы с Мишей пошли, как обычно, в школу. Школа работала и при немцах, но учили в основном только молитвам. Ребята кричат нам: «Лукины, вашу мать немцы повезли!» Мы кинулись вслед и увидели в удаляющейся подводе свою маму — без пальто, только шаль на плечи наброшена. Ее увезли в волость, в Ям-Тесово. Оказывается, в Бору появились партизаны, и тетя Ксеня где-то сказала: «Кому, как не нашей их привести?» Когда маму увезли, тетя Ксеня нас выгнала: «Уходите!» Мы пошли к тете Оле в Клуколлово, где она остановилась после Мясного Бора. Она часто потом вспоминала: «Смотрю и вижу: это же копяшечки мои идут...» Хоть и своих у нее было четверо, она приняла нас и ни в чем не обделяла. Через месяц пришла мама. Но только после войны мы узнали, что с ней тогда произошло, как издевались над ней немцы и решили казнить как партизанку. Накануне казни принесли котел картошки, велели вычистить. «Чищу я, — рассказывала мама, — и плачу, плачу... Сторожил меня немец лет 35, лицо симпатичное, смотрит на меня по-доброму... Я и говорю ему: "Цвай киндер, кляйн... (мол, двое детей у меня маленьких)". Немец оглянулся — нет ли кого — и говорит по-русски: "Я учился у вас до войны. Мы не все по своей охоте воевать пошли... Отец мой в первую мировую был в русском плену и мне сказал: «Сдавайся, если сможешь...» Напиши, в каких деревнях и у кого ты была, я постараюсь помочь..."» Мама все написала, и немец, попросив нескольких лыжников, отправился проверять, правду ли говорила мама. Все сошлось, и пришел день, когда отворилась дверь и ей сказали: «Цурюк!» «Всю жизнь буду молить за тебя Бога!» — сказала мама тому немцу и перекрестила его на прощание. Мы вернулись в Бор и поселились в зимовке у Маланских. В октябре 43-го немцы стали отправлять жителей на Запад. Подогнали подводы. Мы погрузили на телегу узелок с вещами, мешок с мукой, сами пошли следом. В Оредежи нас втиснули в товарные вагоны, привезли в Латвию. В моей метрике появился штамп: «Военнопленный из оккупированных областей СССР. Огра, 23 ноября 1943 года». Здесь нас раздали богатым латышам в качестве работников. Мама готовила, пряла шерсть, Миша работал в свинарнике, я пасла коров. Кормили нас хорошо, и мы постепенно стали забывать, что такое голод. В конце 1944 г. хозяин пришел домой расстроенный: «Русь забирать...» Всех трудоспособных русских увозили в Германию. И вот мы снова в эшелоне. Привезли в Ригу. Здесь погрузили на пароход, на верхнюю палубу. Летают наши самолеты, но не бомбят: видно, прослышали о нас. Попали мы в Мюнхен-Дахау. Лагерь, огороженный проволокой, лают собаки. Погнали в санпропускник, заставили раздеться. Здесь мы испытали ужасное унижение: голых женщин охранники подгоняли плетками, как скот: «Шнель, шнель!» Вскоре нас перевели в город Ингельштадт под Мюнхеном. Лагерь располагался возле железной дороги, его часто обстреливали и бомбили. Однажды во время обстрела с верхних нар на нас потекла кровь: осколками убило женщину с ребенком. Все чаще бомбила американская авиация. «Алярм!» — раздается сигнал воздушной тревоги, и все бегут в убежище. Мама с Мишей работали на железной дороге. Потом маму перевели в кантин — столовую, где готовили еду для заключенных. Продукты выдавали плохие, мука — с червями, и мама жаловалась, что выбрать их невозможно. Поварихой работала немка, которая ругала войну и махала поварешкой перед портретом Гитлера: «Это ты все устроил!» Детям разрешалось выходить из лагеря, и мы ходили по бауэрам побираться. Немецкие женщины всегда подавали. Оглянутся — нет ли кого поблизости — и заведут в дом. Дадут и бродмарки, и пфеннинги, чтобы мы могли выкупить хлеб. Одна только, помнится, сказала: «Сталин накормит!» Однажды случился налет, и я оказалась одна на пустой улице. Из дома выбежала женщина, схватила меня за руку и увела в свое бомбоубежище. Во время налета разбомбило наш барак, и мы снова остались без вещей. Нас переселили в большой пятиэтажный дом. Сюда приходили монахини и приносили нам в корзинах еду. Рядом были частные дома. Я познакомилась с девятилетним мальчиком Вилли. Он звал меня Лидкой-партизанкой и кидал в окно первого этажа яблоки. Ясно, как будто это было вчера, помню высокого худенького мальчика в кожаных шортах с перекладиной на груди. Жив ли сейчас этот Вилли из пригорода Ингельштадта и помнит ли он апрель 45-го года и русскую девочку Лиду, которую угощал яблоками? У Миши заболели глаза, и его поместили в больницу. Я ходила к нему. Соседями по палате были молодые красивые греки. Они плели корзинки из соломы, научили и Мишу. Миша сказал: «Передай маме, что мы теперь всегда будем сыты. Я буду плести корзинки, и мы сможем их продавать...» Потом случился сильный налет. Американские самолеты летели партиями по 20-30 штук. Мы кинулись в одно бомбоубежище — не пускают, в другое — тоже... Вбежали с мамой в беседку и легли на пол. На нас — еще люди. Когда налет кончился, люди сверху были мертвы. «Эти немцы нас спасли, — сказала мама и вдруг вскрикнула: — Ой, Мишенька!» Страшное предчувствие не обмануло ее: во время налета погиб в больничном бомбоубежище наш Миша. Два дня мама провела на раскопках. Живыми откопали пятерых, оказавшихся возле двери. Была среди них и белорусская девочка Аня. Она рассказала, что перед бомбежкой Миша ушел в глубь убежища играть с греками в домино. Мама узнала его останки по беличьей курточке. Все это время маму поддерживал полицейский, участвовавший в раскопках. Давал ей хлеб, достал гроб за 10 марок, и мама похоронила Мишу в отдельной могиле, поставив крестик. Остальных похоронили в общей могиле у кирпичной стены за кладбищем. Через два дня пришли американцы. Выдали нам значки, отличающие от местных, и разрешили брать в магазинах, кому что нужно. Было много негров. Они приносили нам одежду, кукол. Особенно хорошо относились к детям — видно, скучали по своим. Один негр даже прыгал со мной через скакалку. Сделали общую столовую, где мы питались вместе с чехами и поляками, и хорошо кормили. После обеда устраивали танцы под музыку. А в деревнях еще не знали, что окончилась война. К нам пришли два наших летчика, побывавших в плену, и предложили вместе объезжать бауэров — собирать русских работников. Мама отпустила меня. Мы ездили по хуторам и спрашивали: «Русские есть?» Нас уговаривали ехать в Америку, но согласились только несколько украинцев и поляков. Большинство не могло дождаться, когда поедем домой. В июне 1945 г. мы возвращались на Родину. Американцы посадили нас в вагоны, дали с собой пакеты с провизией, столовые приборы. Мама скопила мешок сухарей, которыми часто угощали нефы. Едем через Германию, а на обочине стоят немки с детьми и так же, как мы когда-то, просят подаяние. Мама набирала полный фартук сухарей и выносила им на остановках. Я, помнится, еще сказала: «Зачем ты все раздаешь?» Мама заругалась: «А ты забыла, как сама голодала и люди тебе подавали?» Ехали долго, с перерывами: три или четыре раза проходили через фильтрацию. Помню, что какое-то время жили в румынской мазанке и хозяйка угощала шелковицей и сливами. Наконец, мы попали в состав, следующий к Ленинграду. В пути у нас украли вещи. Кое-как добрались до Гатчины. Знакомый железнодорожник рассказал, что нашего дома нет, а отец жив, работает на железной дороге. Мама заплакала, а знакомый говорит: «Побереги слезы вперед...» Оказалось, что отец не надеялся увидеть нас живыми и женился вторично. Даже упрекнул маму: «Если б ты мне сына сохранила...» К нам он вернуться не захотел. Поселились мы с мамой у одной старушки. Холодно, топить нечем, за зиму я трижды болела воспалением легких. Потом мама устроилась работать на подстанции и получила 10-метровую комнату. В 11 лет я пошла в первый класс, а с 16-ти уже работала на заводе ПТО подсобницей. Завод стал вторым домом. Я закончила техникум, много занималась общественной работой. Выбрали в завком, хотели направить в Облсовпроф, да побоялись: «Будете встречаться с иностранцами, а вы в плену были...» Через всю жизнь прошло это военное, лагерное детство, и забыть его невозможно.
Shiftinsert : http://zalil.ru/32067364 это раз ( просто валялось, кто-то поднял) а это- гильза (ну плохой у HTC модуль камеры!) http://zalil.ru/32067375 апдейт: просмотрел справочник - маркировка немца, боёк прямоугольный...
f44: Shiftinsert пишет: а это- гильза (ну плохой у HTC модуль камеры! Освещение попробуйте по-другому выставить.
Дикая: http://sesk114.narod.ru/Ge/Ivanovs.htm
Дикая: В Вырице, куда мы поехали семьей, дыхание войны ощущалось только по тому, как люди в избах напряженно слушали радио. Все так же грустили над быстрой и узкой рекой могучие ели и березы, которыми заросли берега. http://bookz.ru/authors/il_a-glazunov/rossia-r_792/page-7-rossia-r_792.html
Дикая: ЦЕРКОВЬ ЗОВЁТ К ЗАЩИТЕ РОДИНЫ http://krotov.info/history/20/1940/1941shka.htm
Shiftinsert : Друзья, скоро будут проходить реконструкции прорыва блокады Ленинграда. Посмотрел в сети- а там теперь несколько мероприятий, причем Никольское, как я понимаю, задвинули. Или я не прав? Кто что знает?
Shiftinsert : Кстати, давно хотел сказать: чего ради мы тут ломаем копья? Может, следует собраться и попробовать пройти хотя бы часть маршрута? Там только пешим ходом или Тугрик мой, к примеру, проедет хотя бы часть дороги?
Жека: Shiftinsert пишет: Может, следует собраться и попробовать пройти хотя бы часть маршрута? Какого маршрута? Реконструкцию знаю в этом году у Гостилиц. Планирую съездить.А где ещё будет?
Дикая: Вырицкий детский концлагерь - воспоминания. 20 июня 2009 года «Мама! Мама! Мама!..» рассказ Надежды Петровны Окулич (жительницы п. Вырица, Щербаков пер., 4) о детском концлагере в Вырице «Мне было год и восемь месяцев, когда война началась. Мы были там… У маленьких самых брали кровь… У самых маленьких брали кровь и отправляли в немецкий госпиталь (там, где сейчас детская библиотека). Им, конечно, доноры нужны были… А которые постарше дети, те работали на совхозных полях. Когда дети в лагере заболели тифом, комендант сказал, что если заболеет половина детей или хоть один немецкий солдат, то они сожгут лагерь полностью со всеми детьми... Очень мы боялись... В Вырице прошел слух: дети в лагере все в летних одежках… Не было зимнего ничего. И вот жители собирали одежду - что могли, обувь, и сюда носили. И вот моя мама - будущая мама – пришла, принесла это… Ну, а я выскочила и говорю: «Мама! Мама! Мама!» А ей душу сжало… Пришла она домой, посоветовалась. Прошло какое-то время, неделя, может, две, и пошла она за мной. Пришла, а меня уже нигде не найти. А потом кто-то сказал, что я в лазарете. Уже на трупах я лежала, уже выкачали кровь и положили на груду трупов. (Бесследно не прошло это, анемия у меня…) Ну, она на руках меня притащила домой. В 1942-м она меня взяла. Представьте себе - в войну самим есть нечего было, а она… Сейчас подумаешь еще котенка взять, а у нее мужа немцы угнали, дочку забрали тоже… Добрая такая женщина. Господи… Я долгое время не знала этого, пока сердобольные старушки не сказали мне. Как война кончилась, когда сделали плотину, вода поднялась, тут обрушился берег и эти кости так и посыпались! Много. Брошены были прямо на берегу реки. Когда я уже должна была идти в школу, бабушка и мама меня к Серафиму Вырицкому водили. И он мне запомнился на большой какой-то кровати… Маленький, худенький, голубые - голубые глаза, но такие какие-то они острые, они насквозь прямо как-то смотрели. Ну, вот и мама, видно, ему рассказала мою историю. И он говорит маме: «Вы большое дело сделали. Вы проживете долгую жизнь и болеть не будете». И спросил мое имя. «Ну, - говорит, - это хорошее имя, это ваша надежда на будущее!» Идем мы оттуда, я и спрашиваю: «Мам, а какое ты такое дело хорошее сделала?» Она говорит: «Я никого не ругаю, не ссорюсь, что меня попросят, если я могу, так я сделаю…» Такая она была. Ну, потом то, конечно, я догадалась… И на самом деле она прожила 92 года, ни разу не лежала в больнице и спокойно как-то так умерла.
GEORGE: Реконструкция в Гостилицах - схема проезда и т.п. http://vkontakte.ru/event32238972
Shiftinsert : 2 Жека: Дык это, по маршруту отступления Астанина состоварищи, южнее Вырицы. Интересно же, а так каждый сам по себе бродит. 2 George: были разговоры, что будет в Кирове (около) ещё мероприятие.
Жека: Shiftinsert пишет: Дык это, по маршруту отступления Астанина состоварищи, южнее Вырицы. А Вы читали как войска там продирались? Как стелили сплошную гать? Вы думаете там на колёсах проехать? Тут,конечно все знают,что у Вас за Тугрик.А вот мне остаётся только догадываться -- это Туарег? Машина,конечно,хоть и полноприводная,но совсем для других задач. Это дороги:
GEORGE: Shiftinsert пишет: 2 George: были разговоры, что будет в Кирове (около) ещё мероприятие. У реконструкторов (как и во многих узкопрофильных сообществах) бывают разные тусовки. Бывают адекватные, а бывают не очень. Мероприятие проводимое среди "не очень адекватов" под Приозерском в предыдущем году закончилось тяжелым 300ым (открытая черепно мозговая). Грубое несоблюдение ТБ и очень корявая организация процесса. В Гостилицах будут нормальные люди. Про Киров пока не в курсе.
Shiftinsert : http://vkontakte.ru/wall-16331728_745 - кстати, и недалеко! "29 января 2011г. в 14:00 в п.Коргузи (под Гатчиной) состоится военно-историческая реконструкция "Крушение Северного вала", посвящённая освобождению Гатчины и и полному снятию блокады Ленинграда в январе 1944г."
Сергей1985: Вечер добрый! Кто-нибудь имеет информацию об этом памятнике и судьбе экипажа самолёта, место недалеко от Посёлка? Стоит на месте падения самолёта, указанна дата падения, август 41...
GEORGE: 28 января 2012 г у мемориала на Невском пятачке (недалеко от г. Кировск) пройдет военно~историческая реконструкция “Снятие блокады Ленинграда ~ год 1944“
житель: Кто знает про Ловкое поле - между Вырицей и Слудицей? Там много остатков воеенного снаряжения. Это там сосредотачивался 41СК перед прорывом на Каушту?
нат: ЕВГЕНИЮ ,Недавно разговаривала с местным жителем ему где то под 80,живет у станции Поселок\кстати все хорошо помнит и еще в лесу пилит большое дерево \,Он много что говорил про войну что и где было,но так как я шла мимоходом то особенно внимательно не слушала,запомнила только одно-на путях стоял немецкий танк,думаю его надо допросить- где лежат патроны,он должен знать и сказать всю правду!
полная версия страницы